Над крыльцом зависает пауза. Люди теперь смотрят на старуху: что она скажет? Кликуша нервно жует губы, коротко покрикивая на кого-то невидимого.
- Не верю! – Разряжает паузу старая, верная прихожанка покойного протоиерея Бориса с хорошо поставленной дикцией Фаины Раневской.
- Как это не верите? – Не понимает девочка, прижимая веточки к пушистой зеленой кофте. Я не обманываю…
- Веди сюда! Покажи мне этого твоего, — старушка гримасничает, показывая всю никчемность упомянутого иерея, — отца Илью…. Ха! Пусть он сам скажет мне об этом. Тебе – не верю. Нет никакого отца Илии! — Старушка прекрасна. Она бы заткнула за пояс не то чтобы Станиславского – Мейерхольда с Немировичем-с-Данченко и со всеми их театрами разом.
Сбоку к ней подходит другая продавщица, в белой косынке с крестиком: к её вербочкам привязана зеленая пальмовая ветка.
- А с пальмой – можно? – Спрашивает она вежливо.
Старушка оглядывает охапку букетов цепким взглядом эксперта.
- Ну, это – другое дело, — одобряет она зеленую охапку, вскидывая седые бровки. – А это – не по-правосланому! – Тычет тростью справедливица чуть не в лицо школьницы.
- Де прекратите вы склоку! – Простовато пытается вразумить ее пожилой сельский священник, седая борода. – Напали на девочку… И не стыдно? Где любовь ваша, старые люди?
- А-а-а!.. Нас, кто церковь на своих плечах выносил, теперь ни во что не ставят?! Так, батюшка?!
- Она знает, — Кричит вдруг старушка на костылях, -- Живоё с неживым нельзя продавать – она знает! Что она скажет – слушайте, людиё, она у-умнайя-а! Живоё с неживым нельзя продавать, нельзя живоё с неживым вместе сочетать…
Знающая, не обращая на нее никакого внимания, поднимается со своего стула и возносит слова над народом, воздевая дрожащие руки с иконкой.
- Мы умрем – вам никто и не скажет, как что надо делать! Вы же не знаете ничего, так слушайте, что я вам говорю! Живое и неживое нельзя! Пройдет год – вербу надо на воду пускать и глядеть, куда поплывет! Прямо поплывет – будет добрый год, боком поплывет – война грядет, закрутится – смерть принесет…
Священник машет в сердцах рукой и удаляется — уходит во дворец, на выставку. Девочка убегает, хватает, уносит свои букеты, сгорая со стыда. Вербная охапка заслоняет взор, набегу непослушная девчонка падает на ступеньки, в кровь разбивает обе коленки, колготки рвутся… Но успевает быстро собрать разметавшиеся по крыльцу вербы и сказать тихое: «а наш батюшка Илья…». Но ее не слышно.
«Митинг» заканчивается так же стихийно, как и начался.
После этого на крыльцо вышла монахиня, принесла большую корзину вербы, украшенной искусственными цветами. Люди бросились к ней покупать «живое с неживым» — монахиня не обманет…
Старушка смолчала, села. Видно, что актерский пыл весь вышел. Настроение у всех подпорчено. Время от времени выкрикивая несуразицу, ее соратница сверлит взглядом совести то одного продавца, соединившего «живое с неживым», то другого. Продающие ежатся под этими взглядами, но делают свое дело: не каждый день можно заработать для храма копеечку. Вышла и девочка, стала подальше. Озирается, боится повторения, но вскоре забывает и увлекается: у нее хорошо покупают букетики. К обеим коленкам приклеены две чистые бумажки прямо на подранные колготки.
Темнеет быстро, сыро.
Две старушки становятся лицом к двери, как по команде, опускаются на колени и вдруг начинают петь неожиданно громко, высокими, чистыми, слегка дребезжащими, почти девичьими голосами:
Мрачность лежит на поляне,
Всюду царит тишина,
Храм чуть заметен в тумане,
Видна лишь лампада одна.
В воздухе сыро, прохладно,
Тихо шумит ветерок
Алая зорька нарядно,
Чуть окаймила восток.
