- Василек, а я в отпуске! Ура! — пришла как-то мама раньше, чем обычно. – Денек постираюсь-приберусь, а послезавтра – пора в путь-дорогу. Помоги нам Господи собрать хотя бы на стропила, если не на черепицу! Как хочется за лето крышу накрыть, ах, как хочется…
Вася подбросил и поймал книгу про Белого Бима. Он пропел звенящим от радости голосом:
- Ах, как хочется вернуться, ах, как хочется ворваться…
- …в городок! – Подхватила мама, и они затанцевали в кухне, держась за руки.
За окном кухни заходило майское солнце, розовели кружевным цветом яблоньки, сиял золотом крест над защитным куполом палатки…
Засыпая, она думала о том, что пора сменить табличку на кружке – стала ветхая, неотчетливая. Потом она вспомнила о том, что в ванной, в синем шкафчике, лежат нестиранные церковные занавески еще с Великого поста, увидела себя в детском зимнем пальто, покупающей Васе зеленые кеды, сменяющие друг дружку денежные купюры, неестественно крупные луговые цветы, Васю за прописями, церковно-славянскую вязь…
Дни отпуска пролетали. Мама приходила поздно, высыпала деньги в коробку из-под телевизора, а назавтра с первой электричкой отправлялась на свой боевой пост. Вася питался «подножным кормом» — сосисками и салатом из свежих огурцов и ждал маму.
- Ну, завтра никуда не поеду, -- сказала она впервые за эти дни. – Ты уже на каникулах, будешь помогать. Завтра начинаем считать…
Три дня считали они гору мелких денег, складывая купюру к купюре. Грязный запах денег плотно стоял в их небольшой квартирке.
- Фу, как деньги воняют, - сказал Вася, поморщившись.
- Да, деньги плохо пахнут, сынок, - ответила мама, выискивая в денежной горе «сотни». – А знаешь, что у меня было в самом начале, когда я стала деньги собирать?
- Что? – Вася приготовился услышать интересную историю.
- Я деньги высыпала вот так вот на газету. И еще почувствовала этот сильный запах, потом так брезгливо подумала: «Какой дурной дух идет от них, сколько же рук их мяло, считало, перекладывало – и бомжи, и алкоголики, и больные! Сколько, должно быть, на них грязи!». Но, когда на следующий день открыла вечером скарбоночку, то чувствую, что из нее – благоухание! И целых полгода это благоухание продолжалось… Чудо!
- Ух, ты! - Вася смотрел на нее своими ясными глазками отличника. – А может, кто-то надушенную бумажку положил?
- Вася, сынок, полгода ни одни духи пахнуть не будут! Это Бог мне показал, что нельзя так о милостыне. Понимаешь, нельзя!
Он понимал. Они продолжали считать. Они радовались крупным денежкам, изредка попадавшимся в этой шуршащей горе. Случались и доллары, и евро, и российские рубли. Десятки, двадцатки, пятидесятки, сотни, надписи «дзесяць рублёу», «пяцдзесят рублёу». Брикеты по сто купюр выкладывали рядами, считали, записывали, пересчитывали, ошибались.
Закончили. Сумма получилась фантастическая! Ночью Вася долго не мог уснуть, перед глазами маячили брикеты, книжки и тетради из денег. Он встал, попил святой воды, сделал земной поклон и уснул.
Валентина с трудом отмыла с пальцев денежную грязь и вспомнила, как ее воспитывали родители: деньги – это мусор. Ох, как не согласилась бы она с ними теперь! Сколько судеб, человеческих глаз, радостей и скорбей она увидела через эти деньги! Она еще повозилась на кухне, а потом решила сложить деньги в большой пакет. Но его оказалось мало. Тогда она достала из кладовки плотный мусорный мешок черного цвета и упаковала в него все пачки. Потом она перевязала его привычным жестом, как ежедневно перевязывала мусор, положила в прихожей. Перекрестила уснувшего сына, и, помолившись, легла. «Ох, сегодня я отосплюсь, мамочки мои! Высплюсь же я, наконец…» — она вытянулась на тахте и почувствовала, как устали ее руки, ноги, спина, голова, мысли. Над куполом утренней палатки-храма занималась заря.
