Во дворе пахло опасностями, сыростью, холодом и голодом. А жизнью в нем ни капельки не пахло. На доме, похожем на букву «П», давно обвалилась штукатурка, уже вовсю сыпался старый кирпич, а вместо окон дышали холодом безобразные черные дыры. В дырах сидели слишком большие для города вороны и хищно смотрели на девочку и пса. На крыше грохотали от ветра остатки железа. Оранжу показалось, что он и девочка стали меньше. Тем не менее, девочка перекрестилась, перекрестила дрожащей ручкой и пса и заглянула в подвальное окно.
- Пойдем! — Она махнула Оранжу и смело прыгнула в подвальную темноту. — Я тебе что-то покажу… — Оранж решительно, не оглядываясь, прыгнул за ней.
- Иди ко мне! — шепотом позвала девочка из темноты и крепко взяла Оранжа за ухо. — Пойдём… Нам не страшно…
Они шли по темным коридорам, из которых очень сильно пахло опасностями. В самой дали этих коридоров кто-то громко храпел. Они шли очень тихо и не говорили. В конце тоннеля виделся слабый свет. Когда они подошли поближе, оказалось, что это – заставленное картонками окно. Из него сильно дуло и пахло плесенью. Рядом с окном лежал матрас, весь в дырах, из которых торчали клочки ваты. Оранж понюхал детские книжки, лежащие стопочкой на кирпичах.
- Ну… Закрой глаза! — Торжественно прошептала девочка. Пес крепко зажмурился и замер.
Девочка отодвинула матрас и достала из тайника два голубых тапка, пушистых, похожих на игрушечных зайчат.
- Ну… Можешь открывать. Вот. Смотри. Это тапочки моей мамочки.
Она покривила ротик, вытерла лицо пушистыми тапками и поднесла их к самому носу Оранжа.
- Такие хорошенькие, правда? — девочка погладила тапочки, как живые, и носик ее покраснел.
Оранж понюхал тапки и лизнул девочку в лицо.
- Больше от мамочки ничего не осталось. Ее унесли милиционеры, а я спряталась сюда.
— девочка с трудом приподняла матрас и показала тайник. — Мамочка кашляла, а потом перестала. Она была горячая, и потом совсем замерзла и закрыла глаза. И четыре дня она так лежала, а я ее защищала от крыс вот этой палкой.
Она яростно и долго помахала над головой ножкой от стула и положила ее на подоконник.
- Понимаешь, Тузя, ведь она умерла.
Девочка сморщила личико и стала плакать, тихонько кряхтеть, сопеть и вытирать слезы ухом Оранжа. Оранж терпел-терпел, и тоже начал скулить, покусывая ножку от стула. Ему не жаль было уха, а жаль было девочку. Тогда крошка перестала плакать и кряхтеть и сказала, приложив палец к губам:
- Тузя, тс-с! Нас могут услышать! Я боюсь…
Смелая девочка прислушалась, понюхала тапки, поцеловала их, бережно и торжественно опустила их в тайник и снова прислушалась.
В другом конце коридора кто-то громко ругался. Девочка вздрогнула, перестала моргать и прошептала:
- Ну вот, разбудили… Это дядя Бочка, знаешь, как он дерется, когда не выспится?.. Как узнает, что я у него ириски таскаю… Беги, Тузя, беги! Мама говорила, что он жрет собак живьем… Беги, спасайся! А я сейчас быстренько спрячусь… Не бойся за меня! Беги!
Девочка ловко залезла в свой тайник, накрылась матрасом, а пес побежал по коридору и на улицу. Дядю Бочку он не видел, только слышал страшный крик:
- Стоя-ать, собачье сало! Жр-рать хочу!
Но Оранж бегал быстро – его не догнать.
Хорошо, что загороженный двор находился недалеко от церкви.
Едва Оранж присел и отдышался – из церковных ворот вышел его хозяин и сказал потухшим голосом:
- Домой!
Сегодня Степан Игнатьевич по-настоящему опустил деньги в ящичек и взял свечей поменьше – ведь день уже прибавился. Он поставил одну свечу на подсвечник, и в его голове промелькнуло что-то похожее на молитву благодарности. Потом он посмотрел вокруг – нет ли рядом девочки? Девочки не было. Он потрогал булочку в кармане: не зачерствела ли она? И пошел к выходу. Но возле самой двери его кто-то потянул за пальто. Степан Игнатьевич радостно обернулся.
- Обронили! — ласково сказала чужая старушка и подала ему носовой платок.
