Я ночью вскинусь безнадежно:
Кто здесь? Кто ходит? Кто стоит?
Никто. Никто не ходит здесь.
Здесь все, что было – то и есть.
Лишь небо полнится тревожно.
Лишь небо полнится, и снег
Клубится в поле среднерусском,
Луна замедленная тускло
Плывет, не поднимая век...
Глаза так страшно открывать.
Да здесь все так же: стул, кровать,
Да вот, лампадочка потухла.
Откуда сны такие вдруг?
Глухая лошадь, мальчик, дровни,
Дыра пустой каменоломни,
Калитки сорванный ланцуг,
И грохот ветра за спиной,
И женский голос:
«Мой родной! Очнись!
Очнись, очнись и вспомни:
Заря земли затменной сей —
Святой царевич Алексей».
1996
Она в окно его разбудит
Нежнее первого листа.
Он горестно шептать ей будет:
«Не та ты, ласточка, не та...»
Дождливый май последним будет.
Как нож, у ласточки изгиб, —
Она в окно его разбудит,
А он промолвит: «Я погиб».
И по сырой пустой тропинке
На запад или на восход,
Как на дуэльном поединке,
Пустое солнце упадет.
1990
Может быть, в эти тихие дали,
Где знакомыми кажутся крыши
И высокие ясные кроны
Ты заглянешь, как в чистый бокал.
«О, прости, — ты зашепчешь, заплачешь, —
Я не мог не испить эту чашу,
Не сумел устоять-пересилить,
И за это тебя я отдал».
Но не верю ни слову ни всхлипу,
Ни холодной слезе одинокой,
Ты не отдал, а продал меня.
