Выйдет на стон небывалый из сизой избушки
В черной парче древнерусской Провинция-мать.
Хочет приветить, да хлебушка нет ни полушки.
Хочет помочь – нету силушки руку поднять.
Уж не цветут, а в тумане сгорают закаты.
Горе не в том, что мой дом нищетою богат.
Горе не в том, что на праздничном платье заплаты,
Горе тому, кто вовек не изведал заплат.
1995
Провинция, глухая сторона.
Ленивый дождь, убогая дорога.
Что ищет от порога до порога
Страна-дитя, на всей земле одна?
Ее глаза уже давно пусты,
Ее душа на небо улетела,
Бесплотное ее, сквозное тело –
Совсем не тело: воздух и кусты.
В поля проедет грузовик по ней,
И сапогом наступит алкоголик.
Еще светлей ее глаза от боли,
А тихий голос – тоньше и бледней.
Вот так и ходит, в мире не нужна,
И лишь одна в судьбе ее утеха:
Младенцам здешним ночью снится эхо,
Когда поет под окнами она.
И матери, взирая на детей,
Все говорят: «Как чудно спит ребенок!»,
И дети проникаются с пеленок
Священной песней родины своей.
1990
Как гром, хохочет черный тамада.
Мы все в гостях. Темным-темно от пира.
Над ним стоит нечистая звезда,
Звезда-Полынь – светило князя мира.
Молчит трава, и сохнет урожай.
К столу припали пахари земные.
Да что ж вы не подниметесь, родные?
«Мы будем здесь. Нам некуда бежать».
Земля еще не вышла из-под ног,
Но в ужасе душа оторопеет.
Последний колос в сонме плевел спеет,
И тамада пустил по кругу рог:
«Я пью за день, где нет святых и нищих,
Никто там не рыдает, не поет,
Там птица не кружит над пепелищем,
Отыскивая дерево свое».
