Мой киот – мой ковчег. А вокруг – снегопад.
Обрывает на хате все ставеньки ветр.
На Таганке я слышу, как ставни скрипят,
Как родные шипшины летят по Москве.
Я у их ароматного греюсь огня,
Я от жара спасаюсь в прохладной листве,
И я верю: родня похоронит меня
В белорусской траве
Головою к Москве.
1995
Шипшины - кусты шиповника
Сюжет для прозы: полдень, поезд,
Чужого города перрон...
Вот мчится поезд! Длится повесть
И вечереет небосклон.
Ребята, вески, жницы, жнивы –
В вечернем мареве ловлю
И понимаю, как ревниво,
До слез я родину люблю.
Мелькнет рабiна, обжигая,
Рачулка ласково плеснет,
Сцяжынка, к хатам убегая,
Как будто бритвой, полоснет...
Души земная половина
Нечеловечески болит,
Когда дорога-пуповина
Вернуть забытое велит.
1998
Вижу — гора, а над нею кровавая птица
В темное чрево слепых принимает птенцов.
Это – детей первородных своих пожирает столица.
Клюв вороненый ее разрывает лицо.
Как мы любили ее бесподобные очи,
Как мы гордились душевной ее красотой!
Вдруг наша матушка стала царицею ночи,
Хрустнули кости твои под железной пятой.
Издалека, сквозь леса, перелески и долы,
Чрез города и селенья родной стороны
На костылях к ней идет мирликийский Никола
В виде убогом земном ветерана войны.
Страшен его одичалый, поруганный облик,
Волки на старце подрали худое пальто,
Только в глазах чудотворца вифлеемский отблеск,
Только в глаза голубые не смотрит никто.
