Однажды по осени я, шестнадцатилетняя, приехала в деревню за цветами для урока по цветочной композиции — меня пригласила на него школьная подружка. Когда шла по лесополосе вдоль железной дороги, увидела: рабочие распиливают дуб-гигант, он ровно распался на две половинки. Его крона колыхалась густой зеленой листвой, но связь ствола с корнем была прервана. Дуплистая сердцевина казалась выжженной и снова напомнила мне гроб, только теперь — раскрытый. Мне стало не по себе. Пилы визжали как живые — высокими писклявыми голосами. Соло скрипки в симфонии композитора-авангардиста. Плакали? В душе сделалось мутно. Мне захотелось поскорее уйти.
Я быстро вышла на деревянную нашу улицу, почти побежала в бревенчатый домик бабушки и тут услышала какой-то странный звук. Прислушалась — плач... Громкий, женский, горький. Кто-то рыдал, причитал и страшно горевал. Голос мне показался знакомым, в рыданиях угадывались слова, но разобрать их я не могла...
— Это Аленочка плачет по Вовке,— сказала бабушка и вытерла глаза белым передником.
— А что с Вокой? — спросила я, обмирая, уже понимая, что случилось что-то ужасное.
— Послал его Афанасьич за арбузом, рубль дал... Арбузов привезли вагон, на станции стоял...— бабушка как будто извинялась, старичок Снежок увивался у ее ног.— Залез Вовка на товарняк, поезд тронулся, а мальчонка и ухватился за провода...
— Ну и что? И что же дальше? — трясла я бабушку за плечи.— Ну и что, что ухватился за провода. Подумаешь, провода... За провода?! А Капитан что же? Он спас его? Он стащил Воку с этого дурацкого арбузного вагона?
Кот замер с поднятой лапой, смотрел на меня застывшими желтыми глазами. Бабушка молчала, в уголки глаз набежали слезы, она потерла веки своим шершавым, в трещинках, кулачком... Платок сполз, волосы растрепались — я трясла ее за плечи, и она безвольно раскачивалась, как тряпичная кукла, и была не в силах говорить. Но вдруг убрала мои руки, поправила платочек и сказала, вздохнув:
— Нет больше Воки, Леночка. Провода — это же электричество... Большая сила. Большое там электричество.— Она помолчала.— Не для нашего мира он был. А Афанасьич... Не пережил он этого.
Я ушла в огород и стала ломать георгины, как машина по сбору цветов,— не рассматривая их особенно, не любуясь, без души, без мыслей и чувств. А когда очнулась — поняла, что ни на какой урок по цветочной композиции я не пойду. Отправилась к Лёке и отдала ей всю охапку. Узнала ли она меня, убитая горем? Ее братья храпели за печкой пьяные, кровать Маласихи была пуста, только спал на ней большой черный кот, свернувшись на плоской подушке. Тем летом Валя забрала мать к себе, уже беспомощную, кроткую, почти безумную. Приехала в очередной раз за Вокой, а увезла — мать. Дух нежилой поселился в их убогом доме, словно опустевшем и нечистом. Лёка взяла цветы и утонула в них горячим красным лицом. Точно так же делал Вока: он умывался цветами и росными травами. Я потопталась по давно не метенным скрипучим половицам и вышла на улицу.
Моя любовь к мальчику из подъезда показалась мелкой и незначительной, ненастоящей, его гитара — фальшивой и грубой. Несостоявшийся поцелуй — отвратительным. Невозможно сравнить звук расстроенных струн с лепетом березовых листьев и смехом чистого ребенка, сердцем любящего просто так, ни за что, этот живой мир. Но разве любил бы его мир, взрослеющего, взрослого, старого?..
Такие трудные вопросы мучили меня в шестнадцать лет. Я шла на станцию, которая убила моего друга детства и брата по духу. На некоторое время мир снова ощущался подвижным, дышащим, ярким. Как будто Вока, сгорев, снова открыл во мне дар знать и чувствовать жизнь природы.
Безумно гудели провода. Я закрывала глаза и уши. Но передо мной все равно стоял мальчик-факел, я слышала его крик... И вот я осмелилась, подняла голову, чтобы с вызовом посмотреть на провода-убийцы, но мой взгляд привлекли облака. Они были необычной формы, напоминали огромную собаку. «Это же волчица, его волчица!» — на секунду я увидела на ее спине силуэт сидящего мальчика со взъерошенными волосами. Я не успела их как следует рассмотреть — налетел ветер, и облака растаяли над нашим родным деревянным поселком и лесом с деревьями, говорящими голосом Воки. Растворились, превратились в океан. А потом появилось солнце, пошел дождь с золотистым оттенком песка, такой острый, солнечный, звонкий...
И я побежала домой — в мой «домик». Я хотела там спрятаться и досочинять сказку про волчицу, которая бережет странного мальчика от людей. Сейчас мне, сорокалетней, уже кажется, что все про эту волчицу я придумала сама, насочиняла, увидев, как Вока роется в яме. Я любила в детстве немного присочинить и часто путала, где правда, где сказка... А может, все так и было?..
