Я бежала в свой «домик», чтобы спрятаться там от жизни. Я же родилась в нем и росла! Здесь — моя земля Ананан. Все говорят, что дети растут летом. Я росла там каждым летом, и душа моя росла, а бабушка — становилась меньше и тише.
Я обняла свою любимую бабушку, целовала ее и плакала, как маленькая, навзрыд и навсхлип. Я понимала: детство, как и лето, кончилось. Оно еще осталось немножко в бабушке да в этом бело-пушистом коте, а у меня — нет его ни секунды, началась осень! И даже пламя в печке — цвета георгинов. Я рассказала о своих образах бабушке, и у меня тут же полилось стихотворение про огонь, георгины, взросление, горение и пепел, летящий из прошлого...
— Красиво,— сказала бабушка.— И в кого ты у нас такая? А я думала, ты на электричке на семнадцать ноль-ноль уехала... Вот решила печь растопить. Холодает. Ночи морозные.
— Нет, бабушка, на электричке я не смогу... на утреннем автобусе уеду...
Она сидела у раскрытой печки и шевелила в ней кочергой. На листе жести, прибитом Капитаном к полу, лежало несколько моих кораблей. Я заглянула в горящее жерло и увидела, как горит моя флотилия, объятая пламенем,— кораблики, лодки, ладьи и лайнеры, сделанные старым чудаком Иваном Афанасьевичем. А бабушка отправляла в последнее огненное плавание все следующие и следующие, как будто старалась что-то забыть...
Я задремала у нее на плече под мирный голос огня, со Снежком на коленях, и увидела то ли во сне, то ли наяву, как мы гоняем с Вокой мои корабли по луже. Она, как всегда после летнего ливня, растеклась перед нашим домом — это море земли Ананан. Мы — по колено в теплой воде, впереди — недогоняемая радуга, золотятся макушки леса от яркого солнца. По синей облачной водной глади плывет наш флот, а мы, как боги, направляем его туда, куда нам нужно.
«Шмыгин, выходи к доске! К доске, Шмыгин, выходи! Выходи!» — писатель Александр Шмыгин видел десятый сон в автобусе, бороздящем снежные просторы отдаленной провинции. Отдаленной по всем меркам: из милой сердцу, душевной Беларуси он приехал в Горный Алтай, чтобы встретиться с братом, а теперь добирался в аэропорт из убогой деревянной Ивановки на перекладных. Сначала Шмыгин смотрел в окно и видел снега, уходящие в синее небо плавными складками простыней, потом эти простыни стали розоветь и писателя сморил сон. Напоследок, засыпая, он подумал о том, как нарисовал бы словами эти снежные просторы Бунин, но стройный ряд метафор и эпитетов резко прервался: ему сладко захотелось закрыть глаза, захотелось так сильно, как это бывает у водителя на трассе — всего лишь на несколько секунд... Снилась девушка без лица со странным именем Слава, брат, совсем еще мальчик, не такой, как сейчас,— бородатый постаревший гуру то ли старообрядцев, то ли хлыстов. Писатель так до конца и не разобрался, кто эти люди... При встрече даже не выпили ничего, кроме травяного чая, да и говорить было не о чем. Но Александру Шмыгину и не надо было говорить, просто хотелось обнять брата и не отпускать, без слов, без мыслей, всего-то ощущать его рядом. Костя был мальчиком болезненным, хилым, худеньким, рано связался со шпаной, лазил в форточки за чужими деньгами. Где все люди хранят деньги, в их деревне каждый пацан знал. После первой отсидки брат, вопреки традиции, исправился. Сектанты его женили на сироте, пошли детки — девять мальчишек. Сейчас повзрослевшие племянники работали в столицах да по заграницам.
«Шмыгин, выходи! Выходи!..» Кто-то тряс его за плечо. Он проснулся.
— Билеты проверяют,— сказала девушка, его соседка.— Ох и злющие сегодня попались! Контролеры,— и вставила наушники в свои розовенькие гладкие ракушки с сережками. Шмыгин поблагодарил ее взглядом и стал искать билет.
— Мигом! Выходи! — кого-то высаживали контролеры. Он пригляделся, ничего не увидел, кроме возни у выхода. И только в белесом от инея окне с трудом рассмотрел парня в короткой куртке, которого только что высадили на мороз. Шмыгин почувствовал всем телом, как тот содрогается от холода в ужасном своем положении. На секунду пробежало в голове постыдное, мелкое: «Хорошо, что не меня...» Автобус покатил дальше, контролеры остались в салоне.
— Предъявите билеты,— подошли они. Девушка держала свой за краешек, боясь помять, а Шмыгин — искал свой. Контролер в очках на резинке прокомпостировал билетик девушки, а на Шмыгина посмотрел молча и сурово. Ждал. Потом проронил довольно грубо, нетерпеливо:
— Ну? Где?
— Братцы, не могу найти! — Он перерыл все свои карманы, перелистал страницы детектива, который взял в дорогу, а они все ждали. Билета нигде не было. Развел руками: — Не могу! Но был же! — Шмыгин обратился за участием ко второму контролеру, более молодому: ему показалось, что он добрее: — Вы же мне верите?
— Платите штраф,— сухо сказал старший.
