— Ой, деточка моя... Они больше не будут! Вот вымочим, вычистим, пожарим и будут вкусными! Я тебе это обещаю. Ты мне веришь?
Киваю, размазывая слезы по щекам.
— А поможешь? Чистить грибы поможешь бабушке старой?
— Помогу! Ты не старая! Старая старуха — Маласиха, она страшная, страшнее черта, а ты — просто бабушка.
— Нет, внученька, черт страшнее всех старух...
Дома мы вместе чистим грибы, я прохожу уроки по ложным и настоящим боровикам, мы вместе с бабушкой целуем подосиновики в рыжие шляпки, пальцами мнем бабки-подберезовики — проверяем, есть ли там белые грибные червячки, режем шляпки да ножки на кусочки и нанизываем их на нитки «десятый номер». Под конец бабушка говорит:
— Вот, теперь у тебя руки — как у Вовки!
— У какого Вовки?
— У Воки! Твоего дружка. На самом деле он Вовка. Лесной мальчик.
— Бабушка, а откуда Вока знал, что я на пеньке сижу?
— Ты, наверно, плакала громко? — предположила бабушка. И, подумав, добавила: — Вовка еще не то знает. Он блаженный,— сказала бабушка шепотом.
Я хотела спросить, что это значит — блаженный, но тут принес долг — пачку крупной серой соли — наш сосед Капитан. А при нем я стеснялась казаться глупой.
— Проходи, Афанасьич...— Бабушка «со подскрипом», так она говорила, поднялась со скамеечки и дала мне задание нанизать на нитку подосиновики.
И пока взрослые говорили о соленых грибах и о каком-то дяде Артуре по фамилии Порт, я вспомнила, как в Москве мне мама показала сказку. Попасть в сказку не разрешалось, но можно было на нее смотреть. Это была церковь с именем и фамилией. Звали ее Василием по фамилии Блаженный. Значит, Вока — кто-то в этом роде, сказочном.
Девочки заглянули ко мне во двор, когда я разложила своих кукол по кроваткам. Снежок умывался белой лапой в игрушечной кухне, рискуя сделать в ней землетрясенье или генеральный ремонт. Кукла Ксюша была сшита из тряпок, немецкая кукла Катя с настоящими волосами пахла духами, как красивая тетя, а третья, Люда, всегда улыбалась, хоть и жила без одной ноги. Она же — любимая, я ее жалела. Девочек интересовали Люда, Катя и Ксюша. Девочек, как и кукол, было трое.
— Мне не жалко, поиграйте! — Я разбудила кукол и вручила каждой по одной.— А еще у меня есть книжки. Могу принести. Принести? И сушки есть у нас с бабушкой. Хотите? Хочешь?
Таня улыбнулась и кивнула. Я побежала и принесла сушек. Голодная Таня сказала «спасибо» и принялась грызть. Лара и Ира на нас не обращали внимания. Они были увлечены куклами. Пользуясь случаем, и я сгрызла парочку сушек, разломив их в ладошке, как учила бабушка. По ее утверждению, так всегда делали японские борцы, когда хотели полакомиться: кладешь сушку на ладонь, зажимаешь кулак, помогаешь другой рукой — тресь! — у тебя четыре кусочка...
Хорошенькие, красивые девочки, нарядные, в бантах, не то что я. Бабушка утром надела на меня песочник, который я ненавидела. Детский, с кармашком на пузе и утенком на груди... А ведь мне уже целых пять лет! И у меня тоже есть банты и платье. Родители в командировке в Анголе — они военные врачи,— а бабушка не понимает, что я уже выросла.
Лара сопела заложенным носом и снимала с немецкой куклы платье.
— Зачем ты ее раздеваешь? Ей же будет стыдно! — стукнула я ее по руке. Снежок вздрогнул всей своей шкуркой.
Лара засмеялась и продолжала стаскивать с куклы одежду. А Ира вскрикнула визгливым голосом:
— Девчонки, она дерется! Я маме скажу!
— Ой-ё-ёй! Моя мама далеко! В командировке! И привезет мне еще одну куклу, негритянскую, вот такую черную,— похвасталась я и показала на ворону, которая с любопытством наблюдала за нами.
— Дура, я своей маме скажу! Она тебе влупит!
— Положи куклу! — крикнула я так громко, как только могла. Лара испугалась, бросила Катю в траву. Снежок поднял голову, прищурил свои круглые глаза. Ворона улетела от греха подальше.
Таня запихнула сушку в рот, растопырив щеки. Она тоже испугалась моего крика и бросила куклу. Сушка выпала изо рта. Ира стала дразнить мою одноногую любимицу:
