Такие женщины еще сто лет назад жили в каждой деревне. Они умели простой водой излечить от смертельной болезни, отваром неприглядной травки вернуть утраченное здоровье, а иногда просто руками и даже взглядом или голосом исцелить от испуга, бессонницы. И ничего не делали такие бабушки без молитвы, наивной и смелой, которую не сыщешь ни в одном молитвослове. Бог был рядом с их чистыми душами, входил в их руки, сердца и глаза, говорил их устами бесконечного добра. Моя бабушка взяла ребенка на руки, согнула тельце, постучала по спинке... И он выжил или ожил. И был бы звездным мальчиком, рожденным под Большой Медведицей, если бы появился в другой семье. Он слышать мог, но говорить не научился: мать его была глухонемой, и ребенок не знал ласковых речей и слов, только нежное мурлыканье и отрывистые звуки любви. Чужих к нему, как та волчица, мать не подпускала. Да и своих родных, кроме редко приезжающей сестры Вали. Поэтому, пока мальчик не научился быстро бегать и уходить на весь день в лес, он других людей не видел. Бабушка и дяди, жившие на другой половине дома, младенцем не интересовались.
В свидетельстве о рождении записали его Владимиром Петровичем. Но, говорят, как корабль или человека назови, таким он и будет. Мама Лёка звала его как умела — Вока. Он и стал оком: видел то, что другим было недоступно. Видеть-то видел, но рассказать не мог.
Лёка — Аленка — боялась свою мать. Ее боялись все дети поселка и даже взрослые. Маласиха — бабушка со страшным голосом и грудью, подобной горе,— сидела целыми днями на улице на большом табурете и пристально всматривалась в каждого, кто проходил мимо. Ее седые космы колыхались на ветру, круглые колени были широко расставлены, объемная юбка лежала подолом в пыли. Клюка в руке с толстыми пальцами часто прохаживалась по спине, плечам и голове Лёки, окажись та рядом: старуха не могла простить позора. Позором она считала рождение Воки. Потому лупила и его. Била она больно. Мне тоже однажды досталось от нее за горстку дикого винограда, собранного за их домом.
— Воровать? Воровать? — приговаривала она и попадала клюкой по моим коленкам, локтям, голове, спине... Дикий виноград рассыпался, она топтала его ногами в резиновых калошах, и его сине-бурая кровь мешалась с выгоревшей от зноя травой. Я рванулась, поскользнулась, угодила ладошками в ягодно-травяное месиво. Бежала домой и растирала по лицу слезы вместе с соком растоптанных ягод. Я была вором, преступницей, худшей из худших. Бабушка испугалась, умыла меня и дала попить водички, пронеся ее через подол моего платья, испачканного чернильными пятнами дикого винограда. Сбивчиво рассказывая, что произошло, я захлебывалась от плача, клялась, что воровать больше не буду никогда, уж очень это стыдно и больно! На что бабушка заметила:
— Так, воровать не трэба. Але хиба ж это воровство? Ягодки паршивой дитенку пожалела,— и сказала слово, мне неизвестное, которое я сразу забыла.
Мне снилась Маласиха в самых жутких снах. Она выходила из черноты и уводила в нее маленьких детей. Наверное, это были души убиенных.
Когда я выросла, узнала о деде и бабке Воки то, что они тщательно скрывали от соседей. Еще в юности пришла сирота Маруся в НКВД. Сначала чаи начальству подносила, а потом — стала надзирательницей в женской тюрьме, которая была недалеко от мужской. Там, в тюремной столовой, и встретила надзирателя Петра, и полюбила его. Петр был жесток к заключенным, но, когда его поставили на расстрелы, терял самообладание и никак не мог нажать на курок. Тут Маруся и помогала любимому, нажимала на курок сама. Приговор приводили в исполнение ночью, на задворках тюрьмы, и никто этой подмены видеть не мог. Это и была одна из тайн, рассказанных мне бабушкой. А бабушке поведал ее Капитан, он же Афанасьич, с которым они любили попить чайку и поговорить о прочитанных книгах...
— Афанасьич, вы читали «Гамлет» Шекспира?
— Читал, конечно, Сергеевна, еще в своем безоблачном детстве, на английском языке. Только тогда он назывался «Гамлет», если вы о принце датском. Как же вы это мило произносите: «Гамлет»! Прямо как «омлет».
— Я прошу прощения,— у бабушки розовели щечки,— я в гимназии не училась. Но я хочу вам сказать, что «Гамлет» — это про вас.
Тетя Воки — белокурая, душистая, красивая — привозила в мрачный дом не только сладости и игрушки, она строила здесь рай, и даже грубая Маласиха преображалась. В редкие приезды младшей дочери Валентины на плечах старухи появлялся новый платок, волосы были расчесаны и уложены под гребенку, ногти подстрижены, в доме прекращались скандалы, становилось чисто и не пахло самогоном.
