Вася, и так парень немногословный, услышав свое имя, вздрогнул и вовсе язык проглотил, только сидел и улыбался. За всю неделю он не смог даже близко подойти к этому человеку: не подпускали сначала организаторы, после — поклонники... А потом — все его устремления познакомиться показались бессмысленными. А ведь хотел, когда ехал на перекладных, поговорить по душам, взять интервью для районки, показать свои стихи... Рассказать, как поверил ему, услышав однажды по телевизору, поверил в себя, в любовь, в красоту жизни. О том, что и его отец, погибший в Афгане, сочинял стихи и давно навеки моложе самого Васи, да он его никогда и не видел — только на фотографии. А вот дар играть словами — унаследовал. Он рассказал бы и о том, как трудно ехал сюда... Да не смог пробиться через кордон каких-то блестящих ненастоящих людей. Обиделся на всех на свете. А вот теперь они сидят и курят, оба — бросившие курить, и никого нет рядом. И Путилин называет Васю по имени. Васю, которого даже не заметил за пролетевшие семь тусовочных дней.
— Ну, рассказывай,— прошелестел усталый, огорченный голос.
— О чем рассказывать? — оробел Вася.
— Что с руками?
— В армии деды отбили. Как узнали, что музыкант,— поломали руки.
— А ты? Ты что же? Бил кого? Когда сам дедом стал...
— Скорее, вид делал...
Они молча додымили своими окурками.
— Я курить бросил,— сказал классик. Окурок погасил о подошву, поплевал на него, запустил в кусты.— Всю жизнь бросаю! Ударило по ногам. Вот, перешел на трубку. Разок курнешь — и полегче. Самообман, понимаешь? «Только само— само-! Сам себя обманул, не народ, не страну, не отца и не маму...» [Из песни Николая Шипилова «Я уже не спешу...»]
Вася кивнул. Хотел сказать «все обман», но постеснялся. Все вылетело из головы, что хотел сказать.
— Устал я, Вася. Страшно устал.— И классик вдруг заплакал, закрылся дрогнувшими ладонями. Спиртным от него не пахло.— Так устал, что не высказать... А тут еще трубка пропала. Мне жена ее подарила,— слезы будто высохли, морщины показались лучиками.— Она у меня светлая, чудесная,— он будто только что заметил траву, свежескошенную, приставшую к белым джинсам,— ох ты...— стал отряхивать, долго смотрел на сочные грязно-зеленые пятна.— Ну и как я полечу? Плевать, как полечу,— как прилечу? Что скажет Настя? Она их стирала, гладила, голубка моя... Эх-х,— и он снова закашлялся, до слез.— И трубку... эххх-а... потерял...
Вася, чтобы не смущать его, проделал с окурком то же самое. О подошву — и в канаву... До кустов окурок не долетел.
— А вот это ты правильно... В канаве-то вода, а я в юности в журнале «Пожарное дело» работал,— в голосе классика появились отцовские нотки. Нежные, веселые, Васей не слыханные. И ему вновь захотелось впустить этого человека в свой мир, в свои переживания.
— А я вот раньше на гитаре играл,— сказал и зарделся.— Пока руки не... Хорошо играл, в конкурсах побеждал. До армии...
1 Из песни Николая Шипилова «Я уже не спешу...».
— А я вот думаю, откуда ж я твое лицо знаю? Помню! — оживился классик неподдельным восторгом, озарившей радостью.— Игру твою помню. Ты мальчиком еще совсем был, школьником... Как играл! Видел в передаче «Мы ищем таланты». Так-то, Вася. А сейчас?
— А сейчас — только немного для себя. Пальцы не слушаются... Нервы перебили.
Он в ответ помолчал, пошарил руками в траве, вытер ладони о белые джинсы. Думал.
— Ты вот что. Ты не скорби по этому поводу. Ты со своим дарованием далеко ушел бы... Талант — испытание. Надо же, вот и я — мильен лет прошло — помню твою игру. Слава — штука серьезная. С ней шутки плохи. Может, ты не потянул бы ее, Вася. Найдешь себя в любви, в семье.
Вася подумал про Лену, про то, что, действительно, невеста у него есть, правда, уже почти десять лет, и никак они не поженятся. Хотел рассказать, но вдруг это показалось ему не настолько значительным и важным в такой момент.
— Дядя Сергей,— Вася и сам удивился, что назвал его так, по-родственному.— Может, по малюсенькой? Я сбегаю! — вскочил резво на ноги, на кроссовки осыпалась трава с джинсов. Но тот резко посадил его обратно, дернув за руку, как мальчишку.
