— Да, у Игоря полный порядок... Клавдия — интересная женщина...— бормотал он, просто так болтаясь по городу до темноты.— Похожа на Клаудию Шиффер... Может быть, только именем? Да нет, нет... Да, теперь в моде другие девушки, не такие, как моя Женя...— вздыхал он, жалея ничего еще не знающую и ни в чем не виноватую свою жену.
Когда пришел домой, Женя смотрела по телевизору конкурс «Мисс мира».
— Ты что так поздно? — ласково спросила она.— Уже давно пора кушать, пюрешка простыла... Дети спят. А я — смотрю на красавиц. Какие красивые все-таки у нас девушки, да, Левушка? И умные! На все вопросы без запинки отвечают! Ты где был-то? В литобъединении задержался? — снова спросила она и побежала в кухню разогревать ужин, не дожидаясь ответа.
А Лева, хоть и промолчал, но почувствовал, что впервые соврал жене, и ему стало внутренне неуютно. Стараясь подавить возникшее чувство вины, обманывая себя, он нашел оправдание и пробормотал, заглядывая в телевизор:
— Какие низкие интересы... эти конкурсы красоты... Смотреть эту чушь?.. И это — жена поэта,— пожал он плечами и рассердился на жену.
На экране красовались юные гражданки разных стран и континентов. Лева не был в творчестве злым, как Игорь, который в одной из своих поэм называл этих красивых девушек «моделями человека». Леве было их жаль, особенно раздетых. Они казались ему наскоро сколоченными из фанеры, насквозь продутыми сквозняками, больными. Их хотелось взять на ручки, закутать в деревенский тулуп и положить на печку, отпаивать теплым молоком и откармливать свежей сметанкой с булочками.
Именно такие чувства вызывала у него Наташа. Когда она впервые пришла в литобъединение, Лева понял: это — она!
Наташа, вчерашняя школьница, отличалась от жены Льва Николаевича, как травинка от снежинки. Обе женщины напоминали ему рекламу крема, в которой показывали два яблока: старое и свежее. Как в той рекламе, жена показалась ему неновой, несвежей, усталой, отжившей свой женский век. А девушка сияла юностью, как блестело свежестью хорошо отполированное техническими эффектами компьютерное яблочко. Кроме того, Наташа казалась способной понять стихи Льва Николаевича, а утомленной Жене давно было не до стихов. Она приходила домой, аккуратно снимала и протирала свои туфли и обувь всех членов семьи и сразу становилась мыть посуду, оставленную для нее в раковине, потом готовила ужин, потом бесконечно что-то подшивала, подбирала и подтирала...
«Она стала некрасива»,— смотрел Лев Николаевич исподтишка на жену, хлопающую в ладоши перед телевизором. Он словно впервые увидел обвисшие груди, неухоженную полноту, вечно усталое лицо недоспавшей работницы.
У Игоря была совсем другая обстановка. Они с Клавдией писали, казалось, не останавливаясь, дымили в две трубы и восхищенно читали друг другу стихи. Неважно, что их окружал поэтический беспорядок, а между ними висела беспросветная стена табачного дыма. Зато в коммунальном раю царила атмосфера любви и взаимопонимания. Остывал в мисочке залитый «Роллтон», подгорал выкипевший чайник, звонил под грудой бумаг телефон, а они творили, не обращая внимания ни на что.
— Я написал сонет любви! — восхищенно встречал Леву на пороге комнаты подтянутый, похудевший Игорь.
— А я — три сонета любви! — радовалась Клавдия.— Значит, я читаю первая!
Она читала Леве стихи, написанные для Игоря, и казалась прекрасной. Хотя похожие друг на дружку строфы и аристократическая бледность ее лица слегка отсвечивали нездоровьем...
После работы влюбленный поэт ехал к Наташе на окраину города. Лев Николаевич не курил, а Наташа курила. Он покупал ей длинные дамские сигаретки, они шли на берег реки, и она бесконечно дымила, раскинувшись в траве и глядя на закат. Ее худые коленки трогательно были исцарапаны котенком. «Она еще дитя, совсем дитя,— так думал Лев Николаевич, оберегая ее девичество.— Такая трогательная девочка». Он просто читал ей стихи, а она молча слушала, курила и обрывала лепестки у попавшихся под руку ромашек.
Однажды он шел с работы и увидел на улице Женю... Правда, он не был уверен, что встретил именно Женю, но плащ, туфли и сумочка были ее. Льва Николаевича смутил платок: Женя не носила платков, а тем более летом. Женщина, похожая на Женю, торопливой походкой вошла в церковь. Лева почти ее догнал и едва не окликнул, но остановился. Он понял, что Женя в церковь не пойдет. Для них это было как бы высшей математикой или древним миром сказочных магов. То есть, как и высшая математика, и древний мир, и сказка, и церковь имеет право на существование, но это так далеко от их жизни... Забыв о встрече с женщиной, похожей на Женю, он снова думал о Наташе. Как всегда, купил для нее сигареты, сел в троллейбус и поехал в отдаленный район.
