Часто Петр Иванович мысленно возвращался в то неповторимое время, когда его называли просто Петром, а то и Рубей. Тогда у него была невеста Липочка Полонтай. Темно-кудрявая метиска с голубыми глазами училась на технолога по лесозаготовкам. Папа Липочки был мариец. Художник, он любил поболтать о древней символике своего народа, а однажды вскользь поинтересовался: не еврей ли его будущий зять? Но тут же сам себя постукал по губам и дал себе отмашку.
Липочка почти боготворила своего жениха и, когда они шли под руку мимо знакомых, поджимала губки: гордилась. Петр был высок, широкоплеч, играл в межинститутской футбольной сборной опорным защитником. А когда город волновали смотры студенческих талантов, он играл еще и музыкальные произведения на веселой звонкой балалайке.
Петр Иванович от Липочки совсем потерял голову. Он даже полгода не писал приемной маме, нянечке детдома, которая на свои грошики отправила пасынка в столицу учиться. Матовая кожа Липочки, тяжелые ресницы, розовые ноготки, даже стоптанные туфли ее — все казалось ему, сироте, волшебным. Он экономил на всем: на котлете, на тетрадях, на трамвайных билетах. Мама-няня жила так, и он умел. Его небольшой стипендии хватало и на кино, и на цветы для Липочки. Когда над городом грохотала гроза, студент облекался в армейскую плащ-палатку и резиновые сапоги и так ходил на лекции и свидания. Заманчиво позванивали и катились мимо трамваи — он шел пеше. Красивые, может быть, девушки смотрели на белый свет из вагонных окон — он шел на зеленый свет Липочкиных глаз. «Здоровее буду»,— шлепал по лужам в магазин цветов и покупал самые дорогие — для нее. Он не смел обонять их аромат, словно мог выпить его до дна, как драгоценное вино, и не оставить любимой.
Но как-то утром приятель в умывалке общежития сказал:
— Рубя, говорят, ты всерьез решил жениться? А ты подумал, каково тебе будет: жена — Липа. Липовая женушка, ха-ха!.. А ты кто будешь? Дубдубом! — и запел козлиным голосом: — Ка-ак бы мне, дуб-дубу, к Ли-ипке перебраться!
Влюбленный Петр лишь пожал плечами, а мог бы и врезать. Он ответил, что ее имя весьма благозвучно. Но тотчас в нем поселилось нечто, разлагающее высокое чувство. Как много значит для нас случайно оброненное кем-то слово! Погожим вечером он шел к невесте из загородного общежития в дом номер семнадцать по улице Восьмого марта и, минуя городскую свалку, перелесок, песочницу, три жилых района, подумывал: «Липочка — звучит. А Липа... Да... Липа — что-то есть в этом... гм... странное, не вяжется как-то совсем... с обликом жены...» В ушах все еще навязчиво звучал козлиный голос однокурсника...
Она открыла ему сама, восторженно распахнула глаза и прошептала: «Иди в кухню, сегодня папа и мама готовы нас благословить... Но прежде — помой руки!» В ванной он долго ловил ладонями струю теплой воды, волновался, радовался, но и не мог отделаться от того тягостного чувства тленности бытия, которое поселилось в его душе с утра. «Можно подумать, что я рук отродясь не мою...» — думалось с непонятной, незнакомой обидой. Взгляд скользил по стенам, потолку и полу большой ванной комнаты, словно желая найти, за какой предмет зацепиться и удержаться в такой ответственный момент личной жизни. На ванне была пристроена простенькая, удобная деревянная решетка-скамеечка, на ней стоял таз с бельем, приготовленным к стирке. Сверху лежала блузка Липы — белая в синюю полоску, а ля матроска. Вчера в ней невеста Пети покоряла танцплощадку, а он, как будто знал, надел к вечеру свой парадный васильковый костюм... Впрочем, костюм этот был единственным в его гардеробе.
Поддаваясь все еще обожанию, он поднес к губам и поцеловал сей предмет возлюбленной. От блузы слабо повеяло девичьим потом, и он недоуменно, как обманутый ребенок, отшвырнул ее от себя. И ему показалось, что блузочка — одушевлена, что она смотрит на него пуговками и говорит: «Ах, вы — так?!»
Так или не так, но почти готовый жених вошел в полосу отчуждения.
О, сколько раз за последующие тридцать лет он мечтал вернуть то тихое мгновение! Как бы лобызал он годы спустя старенькую матроску Липы... Но она, наверное, истлела, разошлась в хозяйстве на небольшие полосатые тряпички... После случая в ванной Петр стал стыдиться и избегать простодушной девочки Липы. Как это и бывает, несбывшиеся намерения молодого человека отразились в кривом зеркале судьбы в виде зигзагов, которые стали трещинами.
