— Индейские? — спрашивает Петр и прижимает к себе сына, с нежностью ощущая под ладонью острые детские лопатки. Мальчик повисает на его плече и затаивает дыхание.
— Ну... Матросы не плачут,— говорит отец и решительно ставит Ванечку на перрон.
Он наблюдает: мама крестит папу и целует его в пышные усы.
— Мы все трое тебя очень любим и ждем. Езжай с Богом! Привет Сибири!
Петр незаметно, суеверно гладит ее по животу, по волосам и целует в прическу.
Когда поезд скрылся за веселыми красными огоньками, прогудел и просиял в звездно-фонарной дали, мама щелкнула замком сумки и достала носовой платок.
— Пошли, дружок...
«Сумка щелкает, мама сморкается — двухголосие»,— заметил Ваня.
...Мама молится за папу, грузно встав на колени. Ваня — рядом, лепит из пластилина гуся.
— Скорый в заступление един сый, Христе, скорое свыше пошли исцеление страждущему рабу Твоему Петру...
— Мама, а за больных надо молиться Панцелителю? — Ирина не отвечает, утирает глаза платочком. Ваня — продолжает рассуждать: — Хорошо у него просить о здравии. Чтоб наши все были здоровы. Он больным помогает, да? Мама, а кто твой любимый святой? Мой — папа. Он праведник? Тетя Оля говорит, что праведник. А ты — праведник? А ты — святая? А у тебя есть нимб на голове? Покажи... А где он?
— Ванечка, ну что ты говоришь... Слушать страшно.
— А почему страшно, а?
Ирина продолжает молиться:
— Наказуяй и не умерщвляяй, утверждаяй низпадающия и возводяяй низверженныя...
Помолчав с минуту, Ваня просит:
— Мама, а полепи со мной, а? — и тут же вспоминает, что у нее для этого слишком длинные и красивые ногти: — Мама, покажи твои ногти. А, ты ногти выращиваешь... Ты их вообще стригла в этом году?
Мать смеется долго и хорошо, ойкая и держась за огромный живот...
Ее молитвы не помогли. Когда прибыл с багажом чемодан в зеленую клетку, в нем Ирина нашла камуфляж на вырост и желтый китайский фонарик для сына. В синей ароматной коробочке таились два хрустальных лебедя на зеркальном озере. «Это ведь мы с ним»,— заплакала Ирина и поставила лебедей на свою книжную полку. Она бы еще долго плакала, если бы из кроватки не подала голос Настенька, требуя еды.
Вечером, уложив Настю спать, Ирина задумалась у окна кухни. Ваня допивал свой чай. Фонарик лежал рядом на столе, между хлебницей и сахарницей. Теперь Ваня должен был беречь маму и за себя, и за отца.
— Мы больше никогда не споем с папой, Ванечка, ах, как это больно...— тихо, горько открыла ему тайну мама.— Нет больше таких людей на земле, сынок. Нет такого голоса, таких глаз, такого сердца...— Она посмотрела на сына, совсем маленького, тоненького, и сказала чужим голосом феи из фильма «Золушка»: — Папочка теперь в раю. Ему там ничего не болит. Оттуда он нас любит еще больше, сынок...
И заплакала беспомощно, как девочка, потерявшаяся на вокзале чужого города.
Ваня сходил в детскую, нашел в ящике с игрушками диск с голосом отца и включил его, поставив в дисковод компьютера. Дом наполнился мягким бархатным басом:
Господу Богу помолимся,
Древнюю быль возвестим,
Мне в Соловках ее сказывал
Инок, отец Питирим...
— Пой, мама,— сказал Ваня.— Двухголосие, понимаешь?
Ирина заслушалась, задумалась и тихонько запела, вторя мужу.
